Имя Ивана Стрельцова беларусы могли встречать на афише театра им. Горького в Минске и в интервью одной из самых известных певиц Беларуси Инны Афанасьевой. Актер — ее сын. Несмотря на популярность мамы, которую в нашей стране многие знают и любят, он не побоялся попробовать себя в творческой профессии. После выпуска из Академии искусств Иван шесть лет отыграл в Беларуси, а сейчас служит в Рижском русском театре им. Чехова. О детстве в звездной семье, флере громкой фамилии, творчестве и большом желании вернуться на Родину он рассказал «Зеркалу».
Народной артистке Беларуси Инне Афанасьевой 56 лет. Она одна из самых узнаваемых исполнительниц страны, ее называют примадонной беларусской эстрады. В репертуаре певицы — более 200 песен, в том числе и популярный в 2005-м хит «Буду с тобой». В 2018 году звезда отметила 30-летие творческой деятельности. Накануне большого юбилейного концерта певица заявила о том, что он станет последним сольным концертом в ее карьере. Первый муж артистки и отец Ивана — Валерий Стрельцов, который ранее занимался бизнесом, связанным с музыкальным оборудованием. Сейчас певица замужем второй раз за российским предпринимателем Александром Котовым и последние годы живет на две страны.
«Никогда не кичился и не выставлял напоказ, что я такой классный и крутой, потому что у меня мама — певица»
— В какой момент осознали, что вы сын звезды?
— В первом классе. Мы жили в Сухарево (микрорайон Минска. — Прим. ред.). Родители узнали, что у нас во дворе есть пара детей, которые будут ездить на учебу в ту же школу, что и я. Наши семьи скооперировались и по очереди возили нас. Во вторник сидели с Юрой на заднем сиденье, ждали, когда отправимся, и он говорит: «Как я тебе завидую. У тебя мама певица, она знаменитая». Я такой: «Ну и что?» Я не понимал (улыбается).
Когда ходили с мамой по городу, ее узнавали и здоровались: «Мы вас слышали. Мы вас видели». Думал, это происходит, потому что все хорошие, добрые люди. Я тоже со всеми здоровался.
Настоящее осознание, наверное, пришло в более взрослом возрасте. В какой-то момент одноклассники стали обсуждать, что мама — певица. Тогда, видимо, начал понимать, что ее знают.
— Как это на вас отражалось?
— Пару раз переставал общаться с людьми, потому что они меня воспринимали как сына Афанасьевой. Когда появились мобильные телефоны, в один из дней мы с друзьями стали смотреть, кто как у кого подписан. Позвонил другу, а там: «Сын Инны Афанасьевой». Я такой: «Ты чего, офигел?» И все, мы перестали общаться.
— Серьезно?
— Да. Потому что ты общаешься со мной из-за меня или моей мамы?
— Он как-то это объяснил?
— Думаю, это дешевый понт перед другими, а я такое не люблю. Помню еще один случай. Лет 16 мне было. Сижу дома, звонит друг: «Алло!» Понимаю, веселый, где-то гуляет. Я: «Привет». Он: «Здорово». И слышно: «Видите, это Ваня, я ж говорил». Я: «А че там?» Он: «Просто сказал им, что дружу с сыном Афанасьевой. Вот звоню, чтобы доказать». Сказал: «Спасибо, дружище, больше не звони». Для меня это было болезненно. Никогда не кичился и не выставлял напоказ, что я такой классный и крутой, потому что у меня мама — певица… Хотя пару раз происходили такие ситуации. Потом мне за это было очень стыдно.
— Что это за ситуации?
— Мне было 14 лет, достаточно поздно возвращался с концерта, а дети до 16 должны быть дома после 23.00. На станции метро «Институт культуры» подошел милиционер: «Молодой человек, сколько вам лет?» Я: «16». Он: «Пройдемте, проверим». Завел меня в какую-то комнатку. Спрашивает: «Какого ты года?» Я: «1988-го». Хотя на самом деле 1990-го. Он: «Молодец, правильно считаешь. Где живешь, сейчас тебя пробью». Начал проверять и понял: мне 14. Говорю: «Слушай, отпусти. Ты не знаешь, кто у меня мама». Он: «Кто?» Я: «Инна Афанасьева». Он такой: «Ого! Классно!»
В общем, он позвонил домой. За мной приехал папа. Милиционер ему: «Валерий Иванович, не буду писать на него никакие заявления, просто объясните сыну, что не надо хвастаться, что мама — певица». Сказал, сам работал в оркестре Михаила Финберга (известный беларусский дирижер. — Прим. ред.), там играли и его родители. Оказалось, он слышал, что у нас хорошая семья. По дороге домой отец такой: «Ну ты даешь». Мол, что за позор, нашел где хвастаться, что ты сын Афанасьевой.
— После того случая отец провел с вами серьезную беседу?
— Нет, очень редко родители со мной разговаривали жестко. Наверное, это плохо, но мне много чего разрешали (улыбается).
— Не пользовались маминым блатом, чтобы познакомиться с кем-то из знаменитостей?
— Нет, я же видел всех этих певцов и певиц за кулисами. Меня все знали, я всех знал. Помню, мне нравился «Мумий Тролль». Лет в 12, наверное, папа провел меня за кулисы, чтобы взял автограф. Нас человек десять было, водили группами по очереди. Но это договоренность отца, не мамы.
— Что чувствуешь, когда родители дают тебе такой бонус в жизни?
— Не знаю, прикольно, но я этим не кичился. Не было такого, чтобы на следующий день пришел в школу и такой: «У меня автограф "Мумий Тролля“». Наверное, если бы я попал на концерт Эминема, по которому фанател, меня пустили за кулисы и я бы смог с ним поговорить и взять автограф, тогда с ума бы сошел. Бегал бы и рассказывал всем об этом (улыбается).
— А мамины песни слушали и слушаете? Есть ли любимая?
— «Больно».
— Могли в тот период отнести себя к «золотой молодежи»?
— Не могу сказать, что мы были супербогатыми. Беларусь не Россия, где Алла Пугачева зарабатывала какие-то невероятные суммы. Мы жили выше среднего, но чтобы шиковал и направо-налево раздавал деньги, такого не было. В то же время с восьмого класса начал учиться в частной школе, в «Альтасфере». Не все могли себе такое позволить.
Лет в 14−15 у меня появились друзья из более обеспеченных семей. Не скажу, что стремился в такие компании. Для меня это про понт, а я старался этого избегать.
«В детстве заявил маме: "Хватит петь“»
— У детей известных артистов есть не только бонусы, но и минусы. Родители много времени на гастролях. Как переживали такие моменты?
— Смотря в какой период. В детстве заявил маме: «Хватит петь». Тогда не понимал, что происходит, что нужно деньги зарабатывать, за что-то жить, питаться, одеваться. Лет в 12−13, когда твои родители уезжают, это кайфово. Свобода, можно друзей позвать, в компьютерные игры играть. Классно. Ну, а когда поменьше был, случалось грустновато, но нормально. Справился.
Была ситуация лет в шесть. Гостил у бабушки в Могилеве, взял телефон и начал рандомно набирать номера. В какой-то момент до кого-то дозвонился, мне говорят: «Мальчик, а где твои родители?» Отвечаю: «Мама улетела за хлебушком в Америку, а папа — в Италию». Там улыбнулись: «Далеко они за хлебушком поехали». Но я не соврал. Папа находился с оркестром Финберга в Италии (заработал какие-то деньги, приехал с машиной), а мама отправилась, кажется, на три месяца в США.
— После историй о звонках друзей и ремарок о театре появилось ощущение, словно флер маминой славы — это то, с чем вы боретесь, пытаясь доказать, что вы и сами чего-то стоите.
— Наверное, да. У меня с детства было повышенное чувство справедливости, и все это перенеслось во взрослую жизнь. Знаю, за что выступаю. Для меня, например, неприемлемо то, как правительство и силовики поступают с мирными жителями (речь об акциях протеста после выборов 2020-го. — Прим. ред.). Какие-то провокации делают. Для меня это несправедливо. Наблюдал такие вещи на протяжении жизни.
Ты видишь, как «президент» ставит своих родственников во главе чего-то. Замечаешь монополию его семьи и приближенных друзей на все. А людей, которые работают, пытаются создать бизнес и так далее (и делают это честно), арестовывают, потому что они якобы налоги не заплатили.
— В одном из интервью вы говорили, что с 13 лет стали замечать несправедливость. С чем это было связано?
— Со мной. Мы занимались плохими вещами, и это было некрасиво по отношению к нашему прекрасному Минску. Не знаю, как нас правильно обозвать, мы были графитчиками. Рисовали на стенах, расписывались в автобусах и так далее. Мы действительно творили зло. Но, помню, когда нас задержал ОМОН, отношение к нам было как к скоту. Было ощущение, что для них каждый человек — это потенциально какой-то маньяк-убийца, даже если это ребенок.
С детства бывал в Европе и замечал, как, несмотря ни на что, полицейские ведут себя достойно. А у нас этого не было. Когда нас задерживали, с нами обращались как с какими-то животными. Мы 13−14-летние парни, а нас материли, толкали. Я этого не понимал, но видел сплошь и рядом.
В парк придешь, три минуты погуляешь, пройдет милиция. Еще три минуты — опять милиция. Всегда чувствуешь себя под каким-то колпаком, что за тобой наблюдают, лишнее нельзя сказать. Можешь быть свободным только дома на кухне. И то говоря шепотом о том, что тебе нравится или нет.
— Из вашего рассказа о милиционере в метро мне показалось, что он повел себя достойно.
— Наверное, да. Но, думаю, на его адекватность повлияла фраза, что я сын Афанасьевой. Вначале, когда меня задержал, не скажу, что был ласков. А услышав о маме, постарался по-человечески объяснить, что я нарушил закон. Окей, согласен, нарушил. Но почему сразу нельзя уважительно относиться к человеку? Для меня такие вещи непонятны.
«На протяжении всего времени в Варшаве у меня была одна мысль: "Надо учиться на актера, надо попробовать“»
— Не страшно было идти в публичную профессию, учитывая известность мамы?
— Нет. Я об этом не думал, просто хотел. Страх появился, когда стал учиться. Тогда задумался, что на меня будут смотреть как на сына известной певицы.
— Почему решили стать актером?
— Когда начал учиться в «Альтасфере», к нам пришла преподавательница-актриса. Она ставила спектакль, и я попробовал. После постановки папа сказал: «Сынок, молодец». Это была первая похвала, которую от него помню. Я воодушевился. Что-то получилось.
Впоследствии это желание не пропало. Изначально хотел поступать на актерское. Родители остановили: «Там же мало денег, подумай о будущем». Говорю: «Хорошо». Начал искать варианты. Рассматривал два: спорт и туризм, потому что всю жизнь спортом занимался, и международные отношения. Подумал, что второе престижнее. Друг подсказал университет Лазарского в Варшаве. Там преподавание на английском.
Оказавшись в Польше, не стал учиться. Оторвался от родителей, получил полную свободу, начал заниматься не тем, чем надо. Очень сильно не тем, чем надо (улыбается). В конечном итоге через полтора года приехал папа: «Сынок, ты, конечно, молодец, но давай обратно». Ответил: «Хорошо». А на протяжении всего времени в Варшаве у меня была одна мысль: «Надо учиться на актера, надо попробовать». После возвращения начал усиленно готовиться и в 2010-м поступил в Академию искусств на курс к Зое Белохвостик (народная артистка Беларуси, бывшая актриса Национального академического театра им. Я. Купалы. — Прим. ред.).
— Как выбирали театр, в котором хотели бы работать после выпуска?
— Когда были на четвертом курсе, режиссер Драматического театра им. М. Горького Валентина Еренькова ставила спектакль «Песняр». Им нужны были актеры. Помню, мы, три или четыре одногруппника, пришли на кастинг, и меня одного оставили. С ноября четвертого курса ходил на репетиции. Потом меня ввели в спектакль «Бег» Сергея Ковальчика, который тоже там шел. Бегал в массовке. Поэтому после выпуска выбор мой был очевиден и прост. И то Сергей Михайлович не хотел меня брать сразу. Говорил: «Пускай его распределят в глубинку, пускай ездит к нам играет. Выдержит — возьмем, если нет, то нет». Что-то такое было. Валентина Григорьевна сказала: «Вы с ума сошли? Или мы его берем, и он остается в профессии, или он уезжает в глубинку, терпит, и не будет из него актера». Так понимаю, она настояла и уговорила его.
— Сотрудники театра реагировали на то, что вы сын Инны Афанасьевой? Это влияло на вашу карьеру?
— Я всегда это негативно воспринимал. Не хотел никаких поблажек или особенного отношения. И не чувствовал его. Таких ситуаций, чтобы мамина известность мне как-то помогала, не было. Надеюсь, не было.
— Не шептались, что роль вам дали из-за фамилии?
— В Горького ничего особого не сыграл. Чацкий (герой пьесы «Горе от ума» русского драматурга Александра Грибоедова. — Прим. ред.) — моя единственная главная роль. Были какие-то большие роли, но не так, что для меня ставили спектакль. Как говорил, в Беларуси такой театр, что одни и те же люди играют одних и тех же персонажей. Окей, пускай.
«Не думаю, что был какой-то знаменитый и люди на меня приходили»
— Как так вышло, что вы попали в Рижский русский театр имени Чехова?
— Я прекрасно работал в театре Горького в течение шести лет. В 2019-м нашу труппу собрали и сказали, что здание закрывается на два года на ремонт. Сообщили, что будем играть, по-моему, 12 или 13 спектаклей в месяц. Назвали их, и я понял, что из всей труппы будет задействовано человек 10−12. При этом большинство из тех, кто служат в театре уже много лет, не заняты, то есть они должны сидеть это время на окладе. А он на тот момент, насколько помню, составлял 120 долларов. Когда спросили у руководства: «Что делать?» — они ответили: «Что хотите. Хотите увольняйтесь, идите на стройку, потом возвращайтесь».
Понял, рано или поздно тоже могу оказаться на месте этих актеров и буду думать, как выживать на 120 долларов. В этот период мне случайно попалась ссылка, что Рижский русский театр ищет людей. Решил: «Why not?» («Почему нет?» — Прим. ред.) и в августе 2019-го приехал на прослушивание. Было два тура, по окончании сказали, что во мне заинтересованы и свяжутся. Вернулся в Минск, начал работать. В октябре позвонил директор: «Иван, а где вы? Мы вас ждем. Приезжайте завтра». Говорю: «У меня у супруги завтра день рождения». Мне ответили: «Вам что надо? Работать или праздновать?» Долго извинялся перед женой (на тот момент еще), она поняла и отпустила. Следующие полгода катался между Минском и Ригой. Заранее предупредил беларусскую труппу об уходе, чтобы они могли спокойно ввести на мои роли других и репертуар не стал, потому что я был нормально занят. В январе 2020-го окончательно уволился и начал официально работать в театре Чехова.
Семьей думали, за полгода обустроюсь, пущу корни и заберу их к себе. Но начался ковид, выборы, санкции, Латвия перестала выдавать визы беларусам. В общем, обстоятельства (или судьба) сделали так, что мы разлучились. Впоследствии все привело к разводу. Расстояние тут сыграло важную роль. Как говорится, расскажи богу о своих планах. Невозможно ничего предугадать.
— Каково было начинать с нуля в 29 лет, все-таки актер — это не только о таланте, но и об имени? В Беларуси вас уже знали.
— Не думаю, что был какой-то знаменитый и люди на меня приходили (улыбается). Не могу сказать, что создал в Минске что-то такое, чтобы с болью с этим расставался. Считаю, моя карьера в Беларуси была таким же нулем, с каким начинал в Риге. Сейчас меня здесь больше знают. Опять же в нашей стране у меня всегда был комплекс: «Это же сын Афанасьевой», что тоже оказалось одной из причин отъезда. Здесь с моей мамой никто не знаком, и я могу существовать и развиваться как Иван Стрельцов.
— Какая разница в зарплатах?
— Это вообще несравнимо. Не говорю, что здесь актеры могут разбрасываться деньгами, но если ты хорошо занят, то получаешь зарплату выше среднего по Риге (в первом квартале 2025 года средняя зарплата до уплаты налогов в Рижском регионе составляла 1943 евро. — Прим. ред.). Хватает снять квартиру, купить продукты, что-то отложить в хорошие месяцы. В Минске не знаю ни одного актера, который мог бы выжить на театральную зарплату.
— Какой у вас любимый спектакль или роль?
— Наверное, «Путь Вертинского», я написал к нему инсценировку и сам его собрал. Мы с латвийским пианистом Эвалдом Лазаревичем его делаем. Спектакль уже будет идти третий сезон, возможно последний. Два мы отыграли, а Латвия не такая большая. Жизнь Александра Вертинского (уроженец Киева, советский эстрадный артист, композитор, поэт и певец первой половины XX века. — Прим. ред.) оказалась схожа с моей. То, что он писал в эмиграции и по возвращении в Советский Союз перекликается с тем, что думаю и чувствую на данный момент и что переживал, когда началась война.
— Можете привести пример?
— Уехав из Киева в Москву делать карьеру, Вертинский, скажем так, встал на пагубный путь. Это пересекается с периодом, когда я отправился в Варшаву учиться. Я не занимался, а познавал мир с разных сторон, но это тоже опыт, и за него благодарен.
С началом революции Александр Николаевич покинул страну. Ему это тяжело далось. Я тоже уехал из своей страны. Для меня до сих пор это больно. В эмиграции он писал, что ему снится, как после 25 лет возвращается домой и ложится на старый мамин сундук, покрытый деревенским ковром. Такие вещи мне откликались и откликаются. Но когда он приехал в СССР, почувствовал, что возвращаться не к чему. Он рассказывал, что, кроме жены, здесь у него нет настоящих друзей (за границей были), что люди перестали помогать друг другу. Ему не давали выступать в крупных городах — Москве и Питере.
Думаю, если бы я покаялся (речь о «комиссии по возвращению». — Прим. ред.) и сейчас вернулся в Беларусь, пришел бы к этим же мыслям. Потому что немало из тех, кто мог бы изменить что-то к лучшему в нашей стране, уехали или сидят. Например, Виктор Бабарико. Человек, который делал очень много для искусства. Выкупал картины, был инициатором международного фестиваля «Теарт», куда привозили спектакли классных режиссеров. Это просвещало нашу культуру, застрявшую в 1980-х и варившуюся в собственном соку.
В Беларуси в театральной сфере вообще ничего не меняется, как мне кажется. Ставят на одних и тех же людей, один и тот же материал. Это была одна из причин, почему я уехал. Не мог видеть одни и те же лица на одних и тех же ролях. Было понимание, что тебе надо отсидеть 20 лет, и если ты чудом подлижешься к кому-то или выстрелишь в кино или сериале — тебя заметят.
«Все, что случается, должно для чего-то происходить»
— Давайте вернемся в 2020-й. Когда вы стали интересоваться политикой?
— Наверное, после 2010 года стал следить за новостями. Читал TUT.BY — единственный новостной канал, которому более-менее мог доверять. Но до 2020-го активно политикой не интересовался, не смотрел, какие были кандидаты, в нашей стране это было бессмысленно. Мы всегда знали: «Голосуй, не голосуй»… Понимал, мне не нравится жить в Беларуси, когда у власти такой человек. Мне кажется, он не может представлять нашу страну: не знает ни одного языка нормально — ни английского (международного, который, по сути, любой президент обязан знать), ни русского, ни беларусского. Эта вечная трасянка. Для меня это было непонятно. Он путается в истории, в датах, называет поэтов прозаиками.
Друзьям и людям, которые меня знают, я говорил, что против действующей власти, но выходить с пикетами, как Нина Багинская, не выходил. Активного участия в оппозиции не принимал.
— До августа вы уже восемь месяцев строили жизнь в Риге. В одном из интервью вы рассказывали, что при этом приехали в Минск проголосовать. Почему?
— Потому что случился ковид. Для меня было непонятно: весь мир старался ограничивать массовые мероприятия, чтобы вирус не распространялся, люди не умирали, беречь стариков и все остальное. В это же время Александр Лукашенко заявлял, что коронавирус не существует и что трактором и маслом можно вылечить все. Все эти мемы, которые он создал… Для меня это стало дикостью. Это был год выборов. Появился Сергей Тихановский с его каналом, Бабарико (не ожидал, что он будет участвовать, я бы голосовал за него). Подумал: вот то время, когда мы действительно что-то можем исправить.
Но когда начались аресты, стали закручивать гайки, решил — надо что-то делать. 7 августа отпросился из театра, чтобы проголосовать именно в Беларуси, 11-го у дочки был день рождения. Хотел совместить приятное с полезным. Ну и опять же вернуться домой, где не был полгода. Приехал — и 9 августа понеслось. Вернулся в Ригу 14 августа. Хотел бы побыть дольше, но не мог, была репетиция.
Возвращался и еле сдерживал слезы. Когда выехали с автовокзала и двигались по проспекту, там слева и справа стояли люди с цветами и бело-красно-белыми флагами. Меня разрывало от мыслей, что пропущу что-то очень важное. Думал, что-то изменится, действующая власть уйдет, начнут выпускать арестованных и все наладится. Во время акции 16 августа (в этот день в 2020-м прошел один из самых массовых мирных маршей. — Прим. ред.) сходил с ума, хотел быть в Минске со всеми, но не мог. Поэтому мы ходили в Риге на протесты.
— В интервью «Нашай Ніве» вы рассказывали, что, пока были в Беларуси, посещали мирные акции.
— 9 августа был возле стелы, но, когда начали разгонять, успел забежать домой. Вышел на балкон, видел, как месят людей. Это было ужасно.
11 августа в день рождения дочки мы были за городом. Возвращаемся, выезжаем на Каменную Горку, стоим на перекрестке, и метрах в 80 от нас взрывается светошумовая граната, потом — в 60, затем в 20. Ты сидишь в машине на этом гребаном светофоре, потому что горит красный, и ничего не можешь сделать. Сзади дочка спит и теща сидит, справа — жена. Думаешь, сейчас в тебя прилетит? Что делать?.. В тот вечер я и вышел.
Не был в первых рядах на протестах, не могу про себя такого сказать, но я там был. Был среди людей, которые хотели высказать свое недовольство. А как по-другому? Ты же не можешь сидеть всю жизнь? Хотя… наверное, кто-то может.
— В том же интервью вы говорили, что порой из-за позиции чем-то нужно жертвовать. Что стало такой ценой для вас?
— С бывшей супругой у нас стали разные взгляды на какие-то вещи. И это нормально. Я понимаю ее.
— Ваша мама многие годы участвовала в государственных концертах, как вы к этому относились? Разговаривали ли в семье об этом?
— Нет, мы такое не обсуждали. Мое мнение: до 2020 года каждый выполнял свою работу, как мог. Я и сам, когда служил в театре имени Горького, вел госмероприятие, где награждали передовиков сельского хозяйства. Никто не думал, что это приведет к таким последствиям, как в 2020-м. Моя мама — певица. Она исполняет свои песни. Если ее зовут, значит, люди слушают, им это интересно.
У нас хочешь не хочешь, тебе надо выступать на подобных мероприятиях. Это не как в США или России, где страна большая, можно гастролировать и жить на это. Мама объездила всю Беларусь много-много раз, выступая в глубинке. Помню, когда был маленький, мы часто приезжали на концерты в регионы. После них люди часто окружали нашу машину, хотели автограф, благодарили.
В Беларуси не выступать на госмероприятиях невозможно. Если ты хочешь жить за что-то, чтобы у тебя был заработок, профессия, ты будешь вынужден выступать на этих концертах.
— Но, например, в 2010-м была «Плошча». И, выступая на некоторых из таких мероприятий, ты словно соглашаешься выступать перед теми, кто поступал несправедливо с обычными людьми.
— В 2010-м не было такой силы у интернета и не было такой возможности узнать, что происходит на самом деле. Откровенно говоря, до 2020 года мы не знали, какое количество несогласных с той политикой, которую ведет власть.
После 2010-го можно было выводы сделать, что это было жестоко и так далее, но, думаю, никто не понимал масштабы происходящего. В 2020-м было невооруженным взглядом видно, что несогласных больше, чем тех, кто поддерживает власть. Наглядный пример, когда на провластный митинг на площади Независимости автобусами свозили людей со всей Беларуси (по данным Reuters, здесь было около пяти тысяч человек, МВД заявляло о 65 тысячах. — Прим. ред.). А потом через два часа вышла оппозиция (по оценкам независимы СМИ, в нем принимали участие от 150 до 250 тысяч человек. — Прим. ред.).
— В то же время и до 2020-го были черные списки артистов, знали ли вы о них?
— Да, знал, но мы этого не обсуждали. Думаю, до 2020 года политикой в стране все интересовались постольку-поскольку. Понимали, это бессмысленно и ничего невозможно изменить. За 30 лет тирании, в которой Беларусь живет, 2020 год был единственным глотком свежего воздуха, что ли. Какой-то удивительный свет, который смог появиться и который мы увидели. До 2020 года мы знали, что Александр Лукашенко победит в любом случае. Поэтому я ни разу на выборы не ходил.
— В 2022-м в Instagram Инна Афанасьева записала вам трогательное поздравление с днем рождения. В интервью она тоже всегда с теплом о вас говорит. У вас с дочкой тоже такие хорошие отношения?
— Было время, когда мы созванивались чуть ли не каждый день, она мне что-то рассказывала, делилась. Сейчас ей почти десять, настал тот период, когда родители звонят детям, а не наоборот (улыбается).
— Спрашиваете у мамы советы по воспитанию?
— Она просто их дает (улыбается). Все время сбрасывает из Instagram видосы, как надо воспитывать дочку, как с ней разговаривать. Я иногда уже даже не смотрю, ставлю лайки и говорю: «Спасибо».
— А как вам с мамой удалось построить такие близкие отношения?
— Не знаю, но я этому рад. Мама умеет любить. Она очень любит меня, Варю (дочь Ивана. — Прим. ред.). Наверное, чувствует какую-то свою ответственность, что в детстве не могла быть постоянно рядом. Она многим со мной делится, я — с ней. Но не могу сказать, что я маменькин сынок, надеюсь, что я не такой (улыбается).
— В одном из интервью вы отмечали, что из-за вашей позиции маме не дают выступать. Насколько морально сложно с этим жить?
— Трудно. С другой стороны, а какой вариант? Сказать, мой сын не сын? Пойти по пути Владимира Машкова (российский актер. — Прим. ред.), который от дочки открещивается?
Мне никогда не запрещали что-то делать. Родители понимают, это моя жизнь, решения, мысли. В чем-то они могут подсказать, высказать мнение о том, правильно делаю или нет. Но, в принципе, они никакого отношения не имеют к тем решениям, которые принимаю, что говорю.
— Есть ли у вас еще желание вернуться в Беларусь?
— Каждый день. Очень хочу, потому что это мой дом. Но знаете, все, что случается, должно для чего-то происходить и в конечном итоге во что-то вылиться. Беларусы, которые уехали, разбрелись по миру, живут рядом с людьми разных культур, менталитетов, они чему-то учатся, черпают какие-то знания. В конечном итоге, когда настанет тот светлый день и мы сможем вернуться, каждый привнесет частичку нового опыта в нашу страну. Я в это верю и надеюсь, что навыки, которые получаем, не зря.
— Не боитесь, что, как Александр Вертинский, вернетесь не в ту Беларусь, о которой мечтаете?
— Уверен, если выключить БТ, ОНТ, люди станут добрее и понятливее. Их пичкают 24/7 какой-то агрессией. Это как во всех знаменитых антиутопиях. Всегда нужен мнимый враг. Если он есть, обществом легче управлять. Если выключить пропагандистские передачи, Азаренков и других посадить или просто забыть (пусть живут свою жизнь), думаю, многое изменится. Люди не будут воспринимать вернувшихся плохо. Потому что мы — беларусы, и зла в нас точно мало.
